Ели «тошнотики», жили в землянках: истории ставропольцев, в детстве переживших войну

«Кровь выкачивали до последней капли»

Зоя Дмитриевна Подворная родилась в 1938 году в небольшой смоленской деревне Щуклино на 70 дворов. Когда началась война, ей было три года.

«Я помню, как карательный отряд появился в деревне, и солдаты пришли в наш дом. Было раннее утро. Я выбежала в сенцы (коридор) и услышала крик страшенный: "Мишу убили, Мишу застрелили, убили Мишу!" Это кричала тётя Прося, Миша — её 14-летний сын, хороший мальчик, всем помогал... Фашисты заняли всю деревню», 

— вспоминает Зоя Дмитриевна.

Фашисты сразу разделились на группы. Одни ловили кур, гусей, уток и скот, загружали их в машины и увозили. Ещё один отряд рубил все деревья и кусты, чтобы в деревне ничего не росло. Третий отряд жёг хаты. У многих были соломенные крыши, поэтому они быстро горели. А дом Зои Дмитриевны как раз отстроили перед началом войны, и отец сделал крышу не из соломы. Из-за того что сруб ещё не просох, дом никак не загорался. Немцы обливали его бензином, поджигали, но огонь тух. И так три раза.

«После этого они взяли лестницу, залезли на чердак и подожгли уже сверху. Начали всех выгонять из дома. Сказали взять вещи, которые мы можем унести. Мама взяли несколько вещей, пирог, который только испекла. И мы пошли на выгон, куда сгоняли всех жителей. Людей построили в четыре ряда, окружили собаками — страшнющими овчарками — и погнали до станции Ярцево»,

— рассказывает пенсионерка.

Идти надо было километров 20. Старики не поспевали за всеми, их в пути перестреляли. Оставляли молодых женщин и детей — в качестве рабочей силы. Отдохнуть дали всего пару раз. Кричащих младенцев отбирали у матерей и бросали на обочину, а женщин гнали дальше. Зоя Дмитриевна вспоминает, что одна из селянок, что шла позади неё, не выдержала плача одного из брошенных чужих малышей и кинулась к нему. Её и ребёнка тут же пристрелили.

Через пару дней, когда колонна наконец дошла до железнодорожной станции с немецкими поездами, в том числе товарными, в живых осталась лишь треть щуклинцев. Измученных людей там продержали недели две. Не давали ни еды, ни воды. Спать приходилось под открытым небом.

«Мы с сестрой ходили просить еду у немок, которые сопровождали эти поезда. Я была младше сестры и мне охотнее давали. Чаще это были какие-то отходы, остатки. И мама нас этим кормила понемногу, чтобы мы не объелись»,

— делится Зоя Дмитриевна.

Людей загнали прямо в вагоны с углем, сказали, что повезут в западную Белоруссию. По прибытии на место щуклинцы при переправе через реку попали под бомбёжку.

«Вода была просто красной от крови. Очень много погибших. Но нам с сестрой и маме удалось добраться до противоположного берега. Там находились сараи, окружённые колючей проволокой. Лагерь охраняли солдаты с собаками. Работали мы с сестрой на хозяйстве одного из местных полицаев. Я помогала молотить урожай. Маму отправили рыть окопы, мою старшую сестру Зину — пасти гусей»,

— делится воспоминаниями Зоя Дмитриевна.

Условия в лагере были ужасные. Спали на соломе, прямо на полу, страдали от побоев со стороны наздирателей и болезней.

Маленькая Зоя получила двухстороннее воспаление лёгких. Потом всей семьёй заразились тифом. На время болезни их переселили в дом местной старушки. Лечить больных приходил врач-немец. Приносил не только лекарство, но и хлеб, масло, леденцы в железной баночке. Мужчина показывал фотографию какого-то молодого парня, говорил что-то на немецком и тихонько плакал. Потом, когда Зоя Дмитриевна выросла и выучила этот язык, она поняла, что доктор рассказывал о своём убитом сыне.

«Через некоторое время пошёл слух, что фашисты будут брать кровь у детей до 12 лет, чтобы вливать её своим солдатам. Мама тут же прибежала ко мне, расцарапала лицо и в ранки втёрла ядовитое растение, от которого всё покрылось волдырями. Сестра не далась, но маме удалось её спрятать, когда немцы пришли за детьми. А от меня солдаты просто отшатнулись, подумали, что я больная. Остальным в лагере повезло меньше. У детей сливали кровь, всю до капли, а тела просто выбрасывали либо в яму, либо в реку»,

— поделилась женщина.

В плену она, мама, сестра и остальные щуклинцы провели почти пять лет, вплоть до 1945 года, пока Белоруссию не освободили солдаты Красной армии. После этого вернулись домой, на пепелище. 

Есть было нечего, жить было негде. Мама соорудила небольшой шалаш из веток. Потом вернулась сестра отца с детьми. Вместе женщины вырыли землянку и все вшестером стали в ней жить. Где-то нашли буржуйку и сковородку. Из лежалой гнилой картошки, смешанной с травой, готовили «тошнотики». Стряпню эту так называли, потому что от неё рвало.

Спасал лес. Собирали грибы, готовили и сушили впрок.

«Потом вернулся отец. Оказалось, что он был в плену у немцев. Начали обустраивать дом. С гнилой картошки собирали глазки и сажали их, чтобы урожай был на следующий год. Через какое-то время нам начали выдавать по три килограмма муки на семью. Взрослые засеивали поля клевером для корма лошадям, пшеницей. Иногда женщины сами впрягались в плуг и вспахивали поле. Государство раздавало горох, овёс и рожь в мешках для засеивания полей. Как-то один из местных украл мешок с зерном с того участка, где работал отец. Отца посадили. Он провёл в тюрьме 8 лет. Но и там не сломался. Подрабатывал там шитьём и вернулся домой с деньгами»,

— рассказала Зоя Дмитриевна.

После возвращения мужчина продолжил заниматься шитьём, чтобы прокормить семью, и даже купил машинку «Зингер». Она до сих пор хранится у его младшей дочери в шкафу.

Из дома терпимости — за бочку мёда

Муж Зои Дмитриевны, Григорий Михайлович Подгорный, тоже встретил войну маленьким ребёнком. Родился в 1940 году в селе Митрофановка Кировоградской области Новоросского района Украины. Село было крупное — 7,5 тыс. человек, четыре колхоза.

В семье было семнадцать детей. Григорий Михайлович — шестнадцатый. Младший брат появился на свет в 1942 году.  Немцы пришли в Митрофановку в 1941 году и продержали в оккупации вплоть до февраля 1944-го. Но в этом регионе они так не бесчинствовали, как на Смоленщине.

«Не стали нас уничтожать, оставили всё как есть. Даже председателей колхозов не тронули. Молодых иногда угоняли. Сестру мою старшую, например, в дом терпимости забирали дважды»,

— рассказал Григорий Михайлович.

В первый раз отец выкупил её за бочку мёда. А во второй раз ей удалось оттуда сбежать вместе с подругой. Девушки 50 километров шли до дома пешком. От машин прятались, боялись, что отвезут назад, вдруг в машине фашисты или местные полицаи.

Как-то мама таскала камни для строительства дороги и упала, полицай начал бить её батогом, а маленький Гриша подбежал и укусил обидчика. Разъярённый мужчина отбросил мальчика на несколько метров.

«Отец работал в колхозе. Но когда он узнал, что советские солдаты подходят к селу, сбежал, чтобы им помочь. Несколько населённых пунктов прошёл с ними. Но в 12 километрах от нашего села его ранили в голову и не успели довезти до госпиталя. Он умер. На войне погибли и шесть моих братьев»,

— делится собеседник.

Митрофановку освободили в январе 1943 года. Но с продовольствием дела были плохи. Кормиться приходилось подножным кормом: ели крапиву, лебеду, ягоды, грибы. Гриша с братом ловили сусликов, чтобы добыть мяса, а шкурки потом продавали. Но еды всё равно не хватало.

В школу Григорий Михайлович пошёл в 1946 году.

Яичница на сале

Нинел Степановна Беркунова родом с Брянщины. Родилась в 1937 году в посёлке Локоть. Дом с участком в 20 соток семья купила буквально перед началом Великой Отечественной. Мама работала учителем начальных классов, а папа — киномехаником.

«Само начало войны я помню не очень хорошо — что взять с трёхлетнего ребёнка. Но отчётливо помню, что папу забрали на фронт на следующий же день, то есть 23 июня. Мама уже была беременна моим младшим братом»,

— рассказывает Нинел Степановна.

Всего через пару месяцев после начала войны, в августе 1941 года, посёлок оккупировали фашисты. Местные разделились — кто-то шёл в партизанские отряды, кто-то служил немцам. В январе 1942 года мама Нинел Степановны родила мальчика. 

«Очень хорошо помню один момент. Немцы, которые расположились в нашем доме, сидели во дворе и ели яичницу, жаренную на сале. Она так вкусно пахла… Мы с братом прятались во дворе. И когда кто-то бросил объедки в отходы, брат хотел их подобрать. Один из немцев вскинул винтовку и выстрелил. Мама услышала, выскочила во двор, схватила нас подмышку и убежала»,

— вспоминает Нинел Степановна.

В 1943 году, когда советские солдаты были уже близко, местных жителей собрали вместе и погнали к железнодорожной станции в 20 километрах от Локтя. Мама запрягла их уцелевшую корову, положила туда брата и детские вещи.

Когда шли по лесу, началась стрельба. Солдаты Красной армии с партизанами отбили людей у фашистов. Спасённые вернулись в Локоть. Посёлок был разрушен. Уцелели только погреба. В них местные и жили до окончания войны, пока не появилась возможность отстроить дом.

«Уже после войны нам пришло сначала извещение, что отец погиб на фронте, а потом — что пропал без вести. Из-за того, что была такая формулировка, мы не могли рассчитывать на помощь от государства, т. к. все пропавшие без вести приравнивались к дезертирам и перебежчикам. Поэтому мама начала восстанавливать хозяйство сама. Всем выделяли делянки лесные, где можно было брать древесину для постройки, и делянки травяные — для прокормки домашней скотины»,

— рассказывает героиня.

Нинел помогала по хозяйству и смотрела за братом. Она рано научилась готовить, стирать, убирать.

С тех пор прошло уже почти восемь десятилетий. Но забыть те события Нинел Степановна не сможет никогда. Как и все остальные дети войны.